Гайл Харэвен
Ложь от первого лица
Часть первая
Рай и то, что было раньше
Глава 1
Сначала нужно возделать райский сад, потому что без Рая нет Змея; без ветвей яблони, по которым можно незаметно подкрасться, Змей — не более чем пожиратель праха, не важнее улитки или червяка.
Да будет Рай!
Впрочем, почему «будет»? Был! Рай был. Разве нельзя назвать «раем» то, что у меня было?..
Примем за начало всему ту субботу. Томительная нега покоя. Аромат спелых плодов смоковницы во внутреннем дворике. Золото солнца сквозь вату облаков проникает в увитую виноградом беседку. Одед скручивает субботнюю сигарету с травкой, которую он выращивает в цветочных горшках с тех пор, как наши сыновья выросли и покинули дом. По выходным он обычно выкуривает одну или две, а мне, некурящей, наливает бокал вина. Я покачиваю двумя пальцами бокал с рубиновой жидкостью, наблюдая за преломлением солнечного луча, а мой муж умиротворенно прижимает бутылку к моему плечу, поглаживая стеклом кожу от локтя вверх, к тигриной морде. Двадцать шесть лет мы вместе, а его восторг от моей татуировки все еще не прошел и, кажется, никогда не пройдет. Если бы не он, я давно избавилась бы от этого тотема хирургическим путем — ведь в Раю нечего бояться, и женщине не нужен оберег. Но Одеду нравится мой тигр, а я ничего не хочу у него отнимать.
Рай первозданный. Муэдзин из Старого Города взывает к верующим. Слов мы не понимаем, а переливы его летучего голоса нам приятны. Золотистое субботнее время простирается вокруг без каких-либо опознавательных знаков — то ли утро сейчас, то ли сумерки — людям, которым живется так хорошо, как нам, опознавательные знаки не нужны.
Материально мы обеспечены вполне, кто-то может даже сказать — прекрасно. Контора, которой Одед владеет пополам со своим отцом, стабильна и успешна. Деньги накоплены, имущество нажито, и, если Одед захочет или, не дай Бог, будет вынужден оставить работу, ни мы, ни наши сыновья не будем нуждаться.
Рука, бросающая жребий, одарила нас двумя здоровыми и красивыми сыновьями — умными и рассудительными. Пройдет совсем немного лет, и они добьются успеха — каждый в своей области; собственно, уже добиваются. Нимрод — в Атланте, по программе Техниона по обмену студентами. Яхин тоже в Штатах, он в Сиэтле руководит каким-то проектом израильского концерна «Авиационная промышленность». Когда родился Яхин, мне исполнился двадцать один год, Нимрод почти на два года моложе него; я радовалась им обоим и благодарила Бога, что не родила дочерей.
У меня здоровое сильное тело, которое все еще способно наслаждаться самим фактом существования. Я без труда таскаю с рынка полные сумки и легко могу сварить обед для двадцати-тридцати наших друзей.
Я поглощаю сон с аппетитом девочки-подростка: десять, а то и двенадцать часов в сутки — люблю сладкие булки сна. И, если случается днем подремать — «заморить червячка», то это ни в коем случае не симптом депрессии.
Муж обычно представляет меня так: «Моя жена, писатель», — и это один из немногих моментов, когда я на него злюсь. Авторской колонки в газете еще недостаточно, чтобы величать человека писателем. Дважды мне предлагали издать мою колонку «Алиса в Святом городе» в виде книги — солидные издательства предлагали — и оба предложения я отклонила, несмотря на то что муж и сыновья очень хотели, чтобы я согласилась.
Одед, который в основном читает детективы, с почтением относится к «литературе» и «писателям» вообще. Я же читаю много, я знаю, что такое хорошая литература и как она может смущать умы, — и я не стала бы претендовать на звание, не соответствующее действительности. Мне нравится мой «щенок» Алиса, я люблю наши совместные прогулки по городу, но я совсем не уверена в том, что ее приключения достойны книги. При этом моя газетная «Алиса» обогатила меня восхитительными знакомствами и сделала известной в той мере, которая не вызывает зависти богов, — и это, конечно, еще одна составляющая счастья.
Райский сад. Вино и травка, виноград и оливы… Впрочем, нет. Оливкового дерева нет в нашем дворе. Есть смоковница. И хороший мужчина под ней. Славные сыновья. Удовлетворенность работой. Друзья-приятели. Идеальная погода, система кондиционирования и отопления, спасающая нас, когда погода не идеальна.
Кого или что я забыла?
Свекра Менахема — патриарха долготерпеливого (по крайней мере, в преклонные годы), здоровье которого также отменно.
Голубоглазую свекровь Рахель — практичного и приветливого ангела.
Моего отца Шаю, чьи витиеватые письма, присланные из Италии, я не сохранила.
Сестру Элишеву, спрятавшуюся где-то на американском Среднем Западе.
И маму-покойницу.
Ее добровольный уход меня разгневал. По молодости я не понимала, что лишь на осиротевшей земле сможет вырасти мой райский сад. Я долго сердилась, пока время не остудило меня. В Раю нет места гневу, а если и случается на что-то разозлиться, то это быстро проходит. И, конечно, пока длится наша винная суббота, мы не ведаем горя. Мы благодарны той таинственной руке, что одарила нас смоковницей и виноградом; а еще более благодарны себе за то, что, хоть и не мы их посадили, но нам хватило ума их сохранить и холить.
Легкий ветерок колышет тени листьев. Во рту вкус вина, в воздухе — аромат плодов смоковницы, приправленный травкой. В райском саду звонит мобильник, и из телефона доносится голос того, кого большую часть прожитых лет я старалась вычеркнуть из памяти.
Сказать по правде, голоса я не узнала. Зазвонил телефон, мне было лень отвечать, но на экране высветился заграничный номер, и, хотя чуть раньше мы говорили с сыновьями, и я твердо знала, что никто из них звонить не может, я все же поднесла аппарат к уху — ведь на международный звонок невозможно не ответить.
Он спросил: «Могу я поговорить с миссис Брандис?» — по-английски спросил, хотя знал иврит и, когда мы с ним были знакомы, он говорил на иврите.
Я ответила: «Элинор слушает».
Он сказал: «Здравствуй, Элинор», — назвав меня по имени, и только после этого представился: «Это Арон Готхильф».
Я ничего не сказала и непонятно почему не прервала разговор. Молча протянула телефон мужу, который взял его сразу же, не спрашивая: «Что?» и «В чем дело? Кто это?»
Я услышала: «Говорит Одед Брандис», — и потом, совсем рядом, неразборчивый поток речи с другого конца